Она дотронулась до изумруда на своем пальце — с мимолетным упреком в адрес Святого Иуды. Только ради него она носила это кольцо: чтобы с каждой молитвой напоминать ему о столь необходимом ей чуде. Тем не менее, оно принадлежало маркизу. Сегодня он прислал ей большой кулон, как напоминание о своем скором приезде и роскошное платье из бледно-зеленого бархата — как напоминание о весенних островах.

Такой пышный наряд предназначался не для украшения замка Коси и не для собора Святого Вульфрама в Аббевиле. Он мог означать только то, что долгий торг между ее дядей и маркизом завершен — и ей предстоит ехать в Париж, чтобы приготовиться к свадьбе; и что маркиз закончил снаряжение очередной экспедиции к Новой Земле. За эти годы он дважды приезжал, чтобы повидать ее, и каждый раз Маргерит молилась, чтобы ее лицо или характер разонравились ему. Но в обоих случаях при виде ее молодости и непокорности в нем все больше и больше разгоралась страсть. Ей же Турнон казался все более старым, несмотря на все попытки молодиться.

Сейчас она знала, что ее время пришло. Вот уже полгода — с того дня, как ей исполнилось пятнадцать — девушка каждую ночь и каждое утро благодарила Святого Иуду за то, что проходили дни. Теперь-то она поняла, что это ее дядя под всевозможными предлогами оттягивал свадьбу, боясь, что ее судьба выйдет из-под его контроля; но за эту отсрочку она была благодарна.

Маргерит подошла к старой яблоне и неуклюже, путаясь в накидке и платье, взобралась на ветку, которая служила когда-то Пьеру воображаемым скакуном. Она прислонилась к стволу дерева и почувствовала, что вот-вот расплачется. Но тяжело плакать, когда ты так молода, и к тому же тебе в лицо бьет холодный декабрьский ветер. Она закрыла глаза и попыталась думать о Пьере. Казалось, это было так давно. С момента их последней встречи прошло четыре года. За это время она получила от друга два письма: один раз — когда он стал пажом при дворе, и второй — когда отправился со своим дядей в поход на Пьемонт. У нее не было возможности ответить и связь, казалось, оборвалась. Девушка понимала: писем было так мало потому, что аббат, по всей видимости, перехватывал весточки, посылаемые с курьерами Шабо. Один раз посланный солдат подошел к ней и внимательно осмотрел с ног до головы, словно должен был в точности описать ее.

— Он спрашивает о вашем здоровье, мадемуазель, и о том, ждете ли вы его.

— Я прекрасно себя чувствую, — радостно ответила Маргерит. — И я… я по-прежнему здесь…

Она не могла рассказать этому незнакомцу, который, казалось, приехал вовсе не от Пьера, о своем ожидании — о своем страстном ожидании. Но, похоже, он и сам все увидел, потому что выглядел удовлетворенным.

Маргерит устроилась на ветке поудобнее и заглянула в сад. Жаль, что снег уже растаял, потому что под его волшебным покровом казались прекрасными даже голые деревья и убранные пшеничные поля аббатства.

Внезапно она заметила рыцаря, скакавшего из аббатства прямиком к бреши в стене. Лошадь мчалась во весь опор, и ему пришлось снять промокшую испанскую шляпу, которую грозил унести ветер. Крепкая фигура, осанка, короткие волосы всадника — все было странным для нее, но Маргерит прижалась к стволу дерева, чтобы не упасть, и напряженно следила за ним. Всадник спрыгнул с коня, влез в пролом и остановился, как будто ожидая увидеть ее здесь, среди снега и ветра. Маргерит вдруг почувствовала, как у нее перехватывает дыхание, и вскрикнула.

Он посмотрел наверх и бросился вперед, пытаясь поймать ее, но девушка проскользнула между его рук прямо на землю.

— Моя дорогая! Маргерит!

Ее губы задрожали. Она заморгала, чтобы сдержать слезы, и протянула к нему руки.

Друг обнял ее, стараясь утешить. Наконец она обратила внимание на рукава-буфы, роскошный бархат его платья и шпагу. Она отстранилась, чтобы еще раз внимательно рассмотреть Пьера. Это был он, и в то же самое время не он. Маргерит встала, вытирая слезы.

— Я вернулся к тебе, — смущенно пробормотал он.

Девушка опустила глаза, потирая онемевшие пальцы. То, что он сказал, было столь очевидным!..

— Я обручена, — вместо ответа объявила она и отвернулась. — С монсеньером де Турноном.

— Я знаю об этом, моя дорогая. Но мой дядя адмирал…

Она быстро обернулась, удивившись его бесстрастности и самоуверенности: теперь она была совершенно убеждена, что перед ней именно Пьер. Ей не нужно было отрицать чудо!

— …когда я поступил к нему на службу в Сен-Квентине, пообещал мне, что когда я стану рыцарем… — он гордо выставил вперед свой сапог, чтобы она могла видеть серебряные шпоры. — Он сам посвятил меня в рыцари на поле боя.

Его богатство и титул, однако, уже подавляли ее. Пьер и всегда был самоуверенным, а Бастин рассказывала, что среди дворянства не приняты браки по любви.

— Что же он говорит сейчас? — спросила Маргерит.

— Он уехал из Пьемонта раньше меня, но сейчас я отправлюсь прямо к нему. Он настоящий рыцарь…

Девушка закрыла глаза, изо всех сил желая верить услышанному. Пьер обнял ее за плечи.

— Что случилось, Маргерит? Ты сомневаешься во мне? — она не ответила. — Моя дорогая, для меня больше никого не существовало. Но сейчас все не так, как раньше. Я уже не тот мальчишка, которого прогнали с земель твоего дяди. Я граф де Муи, владелец имения в Пуату. Мессир де Роберваль — жадный человек, и с помощью моего дяди…

Он обнял подругу, и они пошли через старый фруктовый сад. Все было таким знакомым, и в то же время таким странным, как сон, после которого больно просыпаться. Пьер рассказал о своем пребывании при дворе, о постоянных упражнениях в боевом мастерстве, о кампании в Пьемонте, где ему удалось отличиться. Это тоже казалось знакомым: он хвастался совершенно так же, как и в детстве, но теперь он имел для этого более чем серьезные основания.

Маргерит приятно было слушать Пьера: она гордилась тем, что он был при дворе и сражался с солдатами императора. Он говорил о том, что всегда присутствовало в их мечтах, но теперь все это стало реальностью: он на самом деле мог воплотить мечту в жизнь и сделать ее своей дамой!

Неожиданно она повернулась и с рыданиями приникла к груди юноши. Его руки обвили ее, и она прижалась к нему еще сильнее.

Пьер ослабил объятия. Его взгляд стал удивленным, почти испуганным.

— Пресвятая Богородица! — воскликнул он.

Маргерит стояла, раскрыв объятия, и любовалась им. Он был для нее целым миром! Пьер снова обнял ее, и его жар передался ей.

Она оторвала свои губы от его губ. «Не уезжай!»— хотела сказать Маргерит.

— Скоро! — вместо этого сказала она. — Уезжай быстрее! Они уже скоро приедут!

— Моя дорогая! — он встал на колено перед ней и взял ее за руку. На ее пальце сверкнул зеленый камень. — Ты давала обет? — спросил он, готовый переступить даже это.

Она покачала головой.

— Но мой дядя подписал бумаги…

— Предоставь это мне.

Именно этого она и ждала. Именно об этом она молилась. И теперь, когда загаданное произошло, все казалось безнадежным. Что они могли сделать против таких сил?

Пьер повернул ее к себе.

— Теперь этому не бывать, — сказал он. — Ты должна верить только в меня. Ты веришь в меня?

Она снова приникла к нему и словно ожила.

— О, да! — прошептала Маргерит.

— Клянусь честью рыцаря, что ты не будешь принадлежать ни Турнону, ни кому бы то ни было еще, кроме меня — как я принадлежу тебе. Это мой обет, дорогая моя.

Спокойствие мгновенно овладело душой Маргерит, силы совершенно оставили ее тело, и она беспомощно повисла на его руках.

— Я отправляюсь прямо к дяде, — пообещал он. — Стой на балконе, чтобы я мог видеть тебя, когда буду проезжать. — Он приподнял ее подбородок и улыбнулся. — Ты будешь ждать?

Она кивнула.

— И больше никаких страхов?

Маргерит покачала головой.

— Хорошо Теперь я, Пьер де Шабо, граф де Муи, даю тебе свой обет…

ГЛАВА 17

Монахи собрались вокруг черного Баярда, с благоговейным страхом глядя на огромные копыта и горящие глаза. Пьер поцеловал руку аббату, обнял его и вернулся к великолепному рысаку — подарку второго дяди, адмирала. Он обнял монахов: брата Жана, брата Гиацинта, брата Ноэля и даже брата Эсташа, а потом и иеромонаха, отца Бонифация. Ловко вскочил в седло под одобрительные возгласы братии. Нагнулся к брату Жану.